Літературне шоу: "День Светлого суда"

Позакласний захід

Літературне шоу

«День Cветлого суда»

(Презентація книги

Райнер Мария Рильке

Борис Пастернак

Марина Цветаева

Письма 1926 года)

Оформление доски: Портреты Рильке, Пастернака, Цветаевой

Эпиграфы

Касаемся друг друга. Чем. Крылами.

 Издалека своё ведём родство.

Поэт один. И тот, кто нёс его,

Встречается с несущим временами.

Райнер Мария Рильке.

Блуждание трёх душ, трёх звёзд

на небосклоне Вселенной.

Огюст Роден

П – пространство во времени

О – образ

Э – эмоции

З – звёзды в ладонях

И – интим

Я – яркость

Начало: Звучит музыка «История любви»

Гости занимают места.

 

Учитель: Я - Елена Ананьевна. И мы начинаем наше литературное шоу. Представляю вам наших участников (роли исполняют подготовленные ученики): Марина Цветаева, Райнер Мария Рильке, Борис Пастернак.

Они познакомят нас с отрывками из своих писем – доказательствами их эпистолярного романа.

Стихи в нашем шоу важные аргументы и факты.

Наши чтецы поэзий (чтецы встают)И разобраться во всём происходившем нам помогут наши исследователи творчества поэтов (исследователи встают).

    Мы могли бы назвать наше шоу «Жди меня» - ведь наши поэты так ждали встречи друг с другом… или «Ключевой момент» - и убрать стену непонимания.

Но у нас «День Светлого суда». Кем вы будете: судьями или адвокатами?

Наша цель – чтоб каждый из вас стал защитником Светлого. Ибо свет есть ЖИЗНЬ.

Ученик читает стихотворение

« Тебе  - через 100 лет»

К тебе, имеющему быть рожденным

Столетие спустя, как отдышу, —

Из самых недр, — как на́ смерть осужденный,

            Своей рукой — пишу:

— Друг! Не ищи меня! Другая мода!

Меня не помнят даже старики.

— Ртом не достать! — Через летейски воды

            Протягиваю две руки.

Как два костра, глаза твои я вижу,

Пылающие мне в могилу — в ад, —

Ту видящие, что рукой не движет,

            Умершую сто лет назад.

Со мной в руке — почти что горстка пыли —

Мои стихи! — я вижу: на ветру

Ты ищешь дом, где родилась я — или

            В котором я умру.

На встречных женщин — тех, живых,

счастливых, —

Горжусь, как смотришь, и ловлю слова:

— Сборище самозванок! Все́ мертвы вы!

            Она одна жива!

И грустно мне еще, что в этот вечер,

Сегодняшний — так долго шла я вслед

Садящемуся солнцу, — и навстречу

            Тебе — через сто лет.

Бьюсь об заклад, что бросишь ты проклятье

Моим друзьям во мглу могил:

— Все́ восхваляли! Розового платья

            Никто не подарил!

Кто бескорыстней был?! — Нет, я корыстна!

Раз не убьешь, — корысти нет скрывать,

Что я у всех выпрашивала письма,

            Чтоб ночью целовать…

Учитель: Пастернак – Цветаевой.   Москва 25 марта (отрывки)

   Пастернак: Наконец-то я с тобой. Так как мне все ясно и я в нее верю, то можно бы молчать, предоставив все судьбе, такой головокружительно-незаслуженной, такой преданной. Но именно в этой мысли столько чувства к тебе, если не все оно целиком, что с ней не совладать. Я люблю тебя так сильно, так вполне, что становлюсь вещью в этом чувстве, как купающийся в бурю, и мне надо, чтобы оно подмывало меня, клало на бок, подвешивало за ноги вниз головой — я им спеленут, я становлюсь ребенком, первым и единственным мира, явленного тобой и мной.

…Я мог бы залить тебя сейчас смехом и взволнованным любованьем, и уже и сейчас, поводив по своей жизни и рассказав про ее основанья, крылья, перистили и пр. показать тебе, где в ней начинаешься ты (очень рано, в шестилетнем возрасте!), где исчезаешь, возобновляешься (Мариной Цветаевой Верст), напоминаешь собственное основанье, насильно теснишься мною назад, и вдруг, с соответствующими неожиданностями в других частях (об этом в другом, следующем письме) начинаешь наступать, растешь, растешь, повторяешь основанье и обещаешь завершить собою все, объявив — шестилетнюю странность лицом целого, душой зданья. Ты моя безусловность, ты, с головы до ног горячий, воплощенный замысел, как и я, ты — невероятная награда мне за рожденье и блужданья, и веру в бога и обиды.

…А теперь о тебе. Сильнейшая любовь, на какую я способен, только часть моего чувства к тебе. Я уверен, что никого никогда еще так, но и это только часть. Ведь это не ново, ведь это сказано уже где-то в письмах у меня к тебе, летом 24-го года, или может быть, весной, и может быть уже и в 22—23-м.

... Я люблю и не смогу не любить тебя долго, постоянно, всем небом, всем нашим вооруженьем, я не говорю, что целую тебя только оттого, что они падут сами, лягут помимо моей воли, и оттого что этих поцелуев я никогда не видал. Я боготворю тебя…

Учитель: ЦВЕТАЕВА — РИЛЬКЕ (отрывки)

Сен Жиль-сюр-Ви,  9 мая 1926

ЦВЕТАЕВА: Райнер Мария Рильке!

Смею ли я так назвать Вас? Ведь Вы — воплощенная поэзия, должны знать, что уже само Ваше имя — стихотворение. Райнер Мария — это звучит по-церковному — по-детски — по-рыцарски. Ваше имя не рифмуется с современностью, — оно — из прошлого или будущего — издалека. Ваше имя хотело, чтоб Вы его выбрали. (Мы сами выбираем наши имена, случившееся — всегда лишь следствие.)

Ваше крещение было прологом к Вам всему, и священник, крестивший Вас, поистину не ведал, что творил.

… люблю Вас — больше всего на свете. Совсем просто. И — потому, что Вы меня не знаете. От страждущей гордости, трепета перед случайностью (или судьбой, как хотите). А может быть, — от страха, что придется встретить Ваш холодный взгляд — на пороге Вашей комнаты. ..

…Я жду Ваших книг, как грозы, которая — хочу или нет — разразится. Совсем как операция сердца (не метафора! каждое стихотворение (твое) врезается в сердце и режет его по-своему — хочу или нет). Не хотеть!

Знаешь ли, почему я говорю тебе Ты и люблю тебя и ------и -------- и ------ Потому что ты — сила. Самое редкое [139].

...Чего я от тебя хочу, Райнер? Ничего. Всего. Чтобы ты позволил мне каждый миг моей жизни подымать на тебя взгляд — как на гору, которая меня охраняет (словно каменный ангел-хранитель!).

Пока я тебя не знала, я могла и так, теперь, когда я знаю тебя, — мне нужно позволение.

Ибо душа моя хорошо воспитана…

Учитель:

РИЛЬКЕ — ЦВЕТАЕВОЙ  (отрывки) Валь-Мон, Глион сюр Территэ (Во)Швейцария,

10 мая 1926

РИЛЬКЕ:... но в тот же день, десятого, сегодня, вечное Сегодня духа, я принял тебя, Марина, всей душой, всем моим сознанием, потрясенным тобою, твоим появлением, словно сам океан, читавший с тобою вместе, обрушился на меня потопом твоего сердца. Что сказать тебе? Ты протянула мне поочередно свои ладони и вновь сложила их вместе, ты погрузила их в мое сердце, Марина, словно в русло ручья: и теперь, пока ты держишь их там, его встревоженные струи стремятся к тебе... Не отстраняйся от них! Что сказать: все мои слова (будто они уже присутствовали в твоем письме, как бы до выхода на сцену), все мои слова разом рвутся к тебе, и ни одно не желает пропустить другое вперед…

…Чувствуешь ли, поэтесса, как сильно завладела ты мной, ты и твой океан, так прекрасно читавший с тобою вместе; я пишу как ты, и подобно тебе спускаюсь из фразы на несколько ступенек вниз, в полумрак скобок, где так давят своды и длится благоуханье роз, что цвели когда-то. Марина: я уже так вжился в твое письмо! И поразительно, что брошенные, как кости, твои слова падают — после того как цифра уже названа — еще на ступеньку ниже и показывают другое, уточняющее число, окончательное (и часто большее)! Милая, не ты ли — сила природы, то, что стоит за пятой стихией, возбуждая и нагнетая ее?.. И опять я почувствовал, будто сама природа твоим голосом произнесла мне «да», словно некий напоенный согласьем сад, посреди которого фонтан и что еще? — солнечные часы. О, как ты перерастаешь и овеваешь меня высокими флоксами твоих цветущих слов!...

Учитель: Право читать эти письма дали нам Вы, Марина. Помните, Вы писали: «Через 50 лет, когда всё это пройдёт, когда адресат давно уйдёт к отправителю, когда мне уже не нужны будут письма Рильке… Те семь писем…с его карточками и последней элегией отдаю будущим. Это будет день воскресения его мысли во плоти. Пусть спят до поры, до не Страшного, а Светлого  суда»

И вот он настал, этот день, госпожа Цветаева.

Пусть Бог благословит наш Светлый суд, друзья.

Ученица: Явлением редкой лирической высоты и силы. Удивительные и во многом трагические обстоятельства соединили в начале 1926 года трех великих европейских поэтов. Старшему из них, Райнеру Мария Рильке, исполнилось к тому времени 50 лет. Крупнейший немецкоязычный поэт XX века, Рильке жил тогда в Швейцарии в уединенном маленьком замке Мюзо; мучительная болезнь заставляла его подолгу лечиться на курортах и в санаториях. Именно там, в местечке Валь-Мон, и начинается в мае 1926 года его общение с молодыми русскими поэтами — Борисом Пастернаком и Мариной Цветаевой, уже ранее связанными между собой дружбой и длительной перепиской.

Ученица: Это было время, когда мировая поэзия вступила в тяжелый кризис. Духовный уклад Европы был разрушен войной 1914 года, любые попытки словесного самовыражения казались неестественным анахронизмом. Ибо, по определению M. М. Бахтина, «всякая лирика жива только доверием к возможной хоровой поддержке», она существует «только в теплой атмосфере, в атмосфере принципиального звукового неодиночества. По-своему переживаемые, общие для многих трудности периода спада лирической стихии сблизили разбросанных по разным странам Цветаеву, Пастернака и Рильке. За их письмами друг другу ощущается духовное одиночество, в котором оказались поэты, их желание найти сообща — «поверх барьеров» — новые возможности искусства.

 Учитель: ЦВЕТАЕВА — Б. Л. ПАСТЕРНАКУ

22-го мая 1926 г., суббота.

Борис!

…То, что ты пишешь о себе, я могу написать о себе: со всех сторон любовь, любовь, любовь. И — не радует. Имя (без отчества), на которое я прежде была так щедра, — имя ведь тоже затрепывается. Не воспрещаю. Не отвечаю. (Имя требует имени.) Вдруг открыли Америку: меня: Нет ты мне открой Америку!...

«Что бы мы стали делать с тобой — в жизни?» (точно необитаемый остров! на острове — знаю). — «Поехали бы к Рильке». А я тебе скажу, что Рильке перегружен, что ему ничего, никого не нужно, особенно силы, всегда влекущей: отвлекающей. Рильке — отшельник. Гёте в старости понадобился только Эккерман [201] (воля последнего к второму Фаусту и записывающие уши). Рильке перерос Эккермана, ему — между богом и «вторым Фаустом» не нужно посредника. Он старше Гёте и ближе к делу. На меня от него веет последним холодом имущего, в имущество которого я заведомо и заранее включена. Мне ему нечего дать: все взято. Да, да, несмотря на жар писем, на безукоризненность слуха и чистоту вслушивания — я ему не нужна, и ты не нужен. Он старше друзей. Эта встреча для меня — большая растрава, удар в сердце…

Ученица: Среди многочисленных поздравлений, полученных Рильке в декабре 1925 года, было и взволнованное письмо от Л. О. Пастернака из Берлина. На приветствие своего старого друга поэт отозвался письмом от 14 марта 1926 года, которое косвенным образом и оказалось причиной завязавшейся вскоре переписки Рильке с Борисом Пастернаком и Мариной Цветаевой.

Ученица: В поисках свободы и самостоятельности молодой Пастернак искал опоры и оправдания в жизненном и творческом опыте Рильке. Наткнувшись вскоре после своего возвращения из Германии (1907) на первые сборники Рильке («Мне на праздник», «Книга образов» и «Часослов»), присланные и надписанные автором его отцу, он был поражен серьезностью и настоятельностью их содержания. В его университетских тетрадях — между записями лекций — мы находим первые попытки переводов из Рильке. Спустя много лет Пастернак делает важное признание: «Я всегда думал, что в своих собственных попытках, во всем своем творчестве я только и делал, что переводил или варьировал его <т. е. Рильке> мотивы, ничего не добавляя к его собственному миру и плавая всегда в его водах»

Ученица: Всю жизнь Пастернак стремился к передаче сути, к овладению содержанием в такой мере, чтобы форма рождалась естественно, как у живого существа. Труд художника мыслился им как аскетическое ученичество и подчинен был основной задаче — явить в слове «образ мира», пронизанный счастьем существования и родства со всем. Этому Пастернак учился у Рильке.

Учитель: это стихотворение Б Пастернака  - стало любимым для многих. (чтение учителем)

«Во всем мне хочется дойти до самой сути…» Борис Пастернак

Во всем мне хочется дойти

До самой сути.

В работе, в поисках пути,

В сердечной смуте.

До сущности протекших дней,

До их причины,

До оснований, до корней,

До сердцевины.

Всё время схватывая нить

Судеб, событий,

Жить, думать, чувствовать, любить,

Свершать открытья.

О, если бы я только мог

Хотя отчасти,

Я написал бы восемь строк

О свойствах страсти.

О беззаконьях, о грехах,

Бегах, погонях,

Нечаянностях впопыхах,

Локтях, ладонях.

Я вывел бы ее закон,

Ее начало,

И повторял ее имен

Инициалы.

Я б разбивал стихи, как сад.

Всей дрожью жилок

Цвели бы липы в них подряд,

Гуськом, в затылок.

В стихи б я внес дыханье роз,

Дыханье мяты,

Луга, осоку, сенокос,

Грозы раскаты.

Так некогда Шопен вложил

Живое чудо

Фольварков, парков, рощ, могил

В свои этюды.

Достигнутого торжества

Игра и мука —

Натянутая тетива

Тугого лука.

В этом произведении Пастернак изложил свои взгляды на то, какой должна быть поэзия, и почему лично себя он не считает талантливым литератором, хотя и стремится к совершенству. С первой строчки стихотворения становится ясно, что через творчество Пастернак учится познавать суть вещей, используя слова для того, чтобы максимально точно и полно выразить свои мысли. Пастернак убежден, что быть настоящим поэтом – это, в первую очередь, чувствовать себя часть природы, которая для всех без исключения творческих людей является источником вдохновения. По мнению автора, лишь через познание окружающего мира можно достичь внутренней гармонии, и тогда заветные слова, требуемые для того, чтобы выразить свои чувства, найдутся сами собой. Однако для этого необходимо не только постоянно постигать суть вещей, но и чувствовать малейшие изменения в окружающем мире, уметь им искренне восхищаться, как делали это многие поэты 19 века.

 

Ученица читает стихотворение .

 Марина Цветаева

Что другим не нужно — несите мне…

Что другим не нужно — несите мне:

Всё должно сгореть на моём огне!

Я и жизнь маню, я и смерть маню

В лёгкий дар моему огню.

Пламень любит лёгкие вещества:

Прошлогодний хворост — венки — слова…

Пламень пышет с подобной пищи!

Вы ж восстанете — пепла чище!

Птица-Феникс я, только в огне пою!

Поддержите высокую жизнь мою!

Высоко горю и горю до тла,

И да будет вам ночь светла.

Ледяной костёр, огневой фонтан!

Высоко несу свой высокий стан,

Высоко несу свой высокий сан —

Собеседницы и Наследницы!

2 сентября 1918

Учитель: Марина Цветаева… Знакомая и незнакомая… Действительно – Феникс, поющий в огне.

Друзья ! Давайте вместе попробуем расшифровать слово  поэзия (запись на доске)

П – пространство во времени

О – образ

Э – эмоции

З – звёзды в ладонях

И – интим

Я – яркость

Каков огромен мир чувств! Но послушаем, как об этом говорят поэты.

Учитель: ЦВЕТАЕВА — РИЛЬКЕ(отрывки)

Сен Жиль-сюр-Ви,

9 мая 1926

ЦВЕТАЕВА:…Райнер Мария, ничто не потеряно: в следующем (1927) году приедет Борис и мы навестим Вас, где бы Вы ни находились. Бориса я знаю очень мало, но люблю его, как любят лишь никогда не виденных (давно ушедших или тех, кто еще впереди: идущих за нами[138]), никогда не виденных или никогда не бывших. Он не так молод — 33 года, по-моему, но похож на мальчика. Он нисколько не в своего отца (лучшее, что может сделать сын). Я верю лишь в материнских сыновей. Вы тоже — материнский сын. Мужчина по материнской линии — потому так богат (двойное наследство).

Он — первый поэт России. Об этом знаю я, и еще несколько человек, остальным придется ждать его смерти.

Чтец:

Борис Пастернак

Определение поэзии

Это - круто налившийся свист,

Это - щелканье сдавленных льдинок.

Это - ночь, леденящая лист,

Это - двух соловьев поединок.

Это - сладкий заглохший горох,

Это - слезы вселенной в лопатках,

Это - с пультов и с флейт - Figaro

Низвергается градом на грядку.

Всё. что ночи так важно сыскать

На глубоких купаленных доньях,

И звезду донести до садка

На трепещущих мокрых ладонях.

Площе досок в воде - духота.

Небосвод завалился ольхою,

Этим звездам к лицу б хохотать,

Ан вселенная - место глухое.

 

Учитель: ЦВЕТАЕВА — РИЛЬКЕ

Сен Жиль-сюр-Ви, Вознесение Христово,

13 мая 1926

ЦВЕТАЕВА:... Люблю поэта, не человека…Написав: Рильке-человек, я имела в виду того, кто живет, издает свои книги, кого любят, кто уже многим принадлежит и, наверное, устал от любви многих. — Я имела в виду лишь множество человеческих связей! Написав: Рильке-человек, я имела в виду то, где для меня нет места. Поэтому вся фраза о человеке и поэте — чистый отказ, отречение, чтоб ты не подумал, будто я хочу вторгнуться в твою жизнь, в твое время, в твой день (день трудов и общений), который раз навсегда расписан и распределен. Отказ — чтобы затем не стало больно: первое имя, первое число, с которыми сталкиваешься и которые отталкивают тебя. (Берегись — отказа! ..

Сегодня ночью читала твои Дуинезские элегии. Днем мне не удается ни читать, ни писать, я занята хозяйством до поздней ночи, ведь у меня всего две руки. Мой муж — всю молодость был добровольцем, ему скоро 31 (мне будет 31 в сентябре), очень болезненный, а кроме того мужчина не может делать женскую работу, это ужасно выглядит (на женский взгляд) — сейчас он еще в Париже, скоро приедет. В юнкерском училище его в шутку называли «астральный юнкер». Он красив: страдальческой красотой. Дочь похожа на него, но счастливая, а сын скорей на меня, оба — светлые, светлоглазые, моя раскраска.

Что тебе сказать о твоей книге? Высшая степень. Моя постель стала облаком.

Учитель: У Рильке есть такие слова: «О, Дай расстаться так, как разлучает избыток ночи две звезды – взгляни: ах как близки, ах, как их даль пытает, и светятся в одном окне они…»

Учитель: Цветаева – Пастернаку ,

23 мая

Цветаева: …Рильке не пишу. Слишком большое терзание. Бесплодное. Меня сбивает с толку — выбивает из стихов, — вставший Nibelungenhort[223] — легко справиться?! Ему — не нужно. Мне — больно. Я не меньше его (в будущем), но — я моложе его. На много жизней…Для моей Германии нужен был весь Рильке. Как обычно, начинаю с отказа…О, Борис, Борис, залечи, залижи рану. Расскажи, почему. Докажи, что все так. Не залижи, — ВЫЖГИ рану! «Вкусих мало меду» — помнишь? Что — мед!

Люблю тебя. Ярмарка, ослиные таратайки, Рильке — всё все в тебя, в твою огромную реку (не хочу — море!). Я так скучаю по тебе, точно видела тебя только вчера.

Ученица: Сформировавшись духовно на рубеже веков, Цветаева глубоко и своеобразно восприняла умонастроения той неоромантической эпохи: пафос богоборчества, бунт против рассудочности, романтический культ «души».

Любившая повторять слова В. А. Жуковского о том, что «романтизм — это душа», Цветаева считала своим долгом чтить и возвеличивать душу. Ей казалось, что в окружающей действительности душа ущемлена, обесценена, беззащитна. Этому миру мещанской косности, обыденности, будничности — «миру тел», как называла его Цветаева, — противопоставлен поэтически возвышенный «мир душ». Любовь или то, что принято в «мире тел» считать любовью, Цветаева наотрез отвергала. Непомерно, хотя и намеренно абсолютизируя разрыв между душой и телом, она не раз заявляла о непримиримости «души» и «любви», о своей «нелюбви к любви». «Любви я не люблю и не чту», — писала она Рильке (3 июня). В письме к Пастернаку (10 июля) Цветаева говорит о «ненасытной исконной ненависти Психеи к Еве, от которой <то есть от Евы> во мне нет ничего. А от Психеи — все». Психею Цветаева воспевала в своих стихах и даже себя иногда именовала «душой»

Ученица: Мир подлинной любви для Цветаевой — тот, в котором происходит слияние душ, а не тел. Этот облагороженный духовный мир она создавала в своем творчестве и подчас — в своих письмах. Поэтому весь свой разговор с Рильке Цветаева пытается направить в «любовное» русло. Но эта любовь — особая. В своей поэзии, да и в жизни, Цветаева ставила своих героев (или самое себя) в такие ситуации, когда любящие разъединены и не могут сойтись. Идеальный (то есть далекий, недосягаемый!) образ любимого человека для Цветаевой был дороже, чем близкий, реально осязаемый. «Когда вы любите человека, вам всегда хочется, чтобы он ушел, чтобы о нем помечтать», — говорил ей Волошин в 1911 году. Не отрицая общепринятых проявлений любви, Цветаева как бы стремится совлечь с них телесную оболочку, освободить от «земных уз» — от оков косной материи и низкой чувственности. Цветаева, если так можно сказать, — за рукопожатья без рук, поцелуи без губ. В одном из ее стихотворений 1922 года есть такие слова:

«В мире, где реки вспять,

На берегу — реки,

В мнимую руку взять

Мнимость другой руки...»

Ученица: «Я не живу на своих устах, и тот, кто меня целует, минует меня», — пишет она Рильке 22 августа. «Не хотеть» — один из лейтмотивов ее писем к нему. В них, как и вообще в эпистолярной прозе Цветаевой, происходит именно это касанье несуществующих мнимых рук — соприкосновение «в слове», встреча «в духе». Однако для Цветаевой такая «встреча» не игра воображения, а непреложная данность, поступок, не менее реальный, чем живой поцелуй. «Любовь живет в словах...» — уверяет она Рильке (письмо от 22 августа). В том же письме она объясняет ему, что ждет от него только слова — и ничего больше. Это означает, что, говоря своему адресату, «люблю тебя», Цветаева заключает в эти слова все переживание любви, создает новую реальность — реальность «души». И чем более страстной и чувственной становится речь Цветаевой с точки зрения обычной, общепринятой, тем более идеальной — с точки зрения поэтической»

Уяитель: Цветаева – Рильке,

3 июня

Цветаева: …Моя любовь к тебе раздробилась на дни и письма, часы и строки. Отсюда — беспокойство. (Потому ты и просил о покое!) Письмо сегодня, письмо завтра. Ты живешь, я хочу тебя видеть. Перевод из Всегда в Теперь. Отсюда — терзание, счет дней, обесцененность каждого часа, час — лишь ступень — к письму. Быть в другом или иметь другого (или хотеть иметь, вообще — хотеть, едино!) Я это заметила и смолкла.

Теперь это прошло. С желаниями я справляюсь быстро. Чего я от тебя хотела? Ничего. Скорей уж — возле тебя. Быть может, просто — к тебе. Без письма уже стало — без тебя. Дальше — пуще. Без письма — без тебя, с письмом — без тебя, с тобой — без тебя. В тебя! Не быть. — Умереть!

Такова я. Такова любовь — во времени. Неблагодарная, сама себя уничтожающая. Любви я не люблю и не чту.

Звучит песня « Мне нравится»

Ученица: «Элегия представляет собой классический образец «тайнописи», особой эзотерической поэзии. Это интимный разговор поэта с поэтом, до конца понятный лишь двоим участникам переписки – понимание с полуслова, исключающее третьего «постороннего». Характерный приём – повторение типа: «Мы, Марина…», «такие, как мы…», « подобные нам». В одной из строчек «Элегии» Рильке определил свой поэтический диалог с мариной как «подавание знаков». Не случайно, прочитав «Элегию», Цветаева обратила внимание прежде всего на эти слова:

Чтец:

Элегия

(Марине Цветаевой-Эфрон)

На русском языке есть несколько переводов "Элегии" (А. Карельского, В. Микушевича и др.). Мы выбрали перевод З. А. Миркиной, отмечая, что и в нем переданы далеко не все смысловые уровни и оттенки этого удивительного стихотворения.

О, эти потери Вселенной, Марина! Как падают звезды!

Нам их не спасти, не восполнить, какой бы порыв ни вздымал нас

Ввысь. Всё смерено, всё постоянно в космическом целом.

И наша внезапная гибель

Святого числа не уменьшит. Мы падаем в первоисточник

И, в нем исцелясь, восстаем.

Так что же всё это? Игра невинно-простая, без риска, без имени, без обретений? -

Волны, Марина, мы - море! Глуби, Марина, мы - небо!

Мы - тысячи вёсен, Марина! Мы - жаворонки над полями!

Мы - песня, догнавшая ветер!

…Но любовь вечно нова и свежа и не должна ничего знать о темнеющих безднах.

Любящие - вне смерти.

…Там, в мировой сердцевине, там, где ты любишь,

Нет преходящих мгновений.

(Как я тебя понимаю, женственный легкий цветок на бессмертном кусте!

Как растворяюсь я в воздухе этом вечернем, который

Скоро коснется тебя!)

 (Написано 8 июня 1926)

Учитель: ЦВЕТАЕВА — РИЛЬКЕ Сен Жиль,

14 июня 1926

ЦВЕТАЕВА: …Твои милые фотографии. Знаешь, как ты выглядишь на той, что больше? Словно ты поджидал кого-то — и вдруг тебя окликнули. А другая, поменьше, — прощанье. Отъезжающий, который еще раз, должно быть наспех — лошади уже ждут — оглядывает свой сад, как исписанный лист, прежде чем расстаться. Не отрываясь — освобождаясь. Тот, кто бережно выпускает из рук — целый пейзаж [256]. (Райнер, возьми меня с собой!)

…У тебя прозрачные глаза, лазурно-прозрачные — как у Ариадны, а морщинка (вертикальная!) меж бровей — у тебя от меня. Она была у меня уже в детстве — я всегда хмурила брови, раздумывая или злясь.

…(Райнер, я люблю тебя и хочу к тебе.) Твоя Элегия. Райнер, всю жизнь я раздаривала себя в стихах — всем. В том числе и поэтам. Но я всегда давала слишком много, я заглушала возможный ответ, отпугивала его. Весь отзвук был уже предвосхищен мной. Вот почему поэты никогда не писали мне стихов — никаких (плохие и есть никакие, еще хуже, чем никакие!) — и я всегда посмеивалась: они предоставляют это тому, кто будет через сто лет.

И вот, твои стихи, Райнер, стихи Рильке, поэта, стихи — поэзии. И моя, Райнер, — немота. Все наоборот. Все правильно.

О, я люблю тебя, иначе я не могу этого назвать — первое попавшееся и все же самое первое и самое лучшее слово.

Ученица: Письма Цветаевой к Пастернаку (их было более ста) пропали в годы войны при обстоятельствах, описанных им в известном автобиографическом очерке. Однако еще до этой утраты с восемнадцати из них были сняты копии. Три письма сохранились в оригинале. Кроме того, Марина Цветаева многое писала начерно в своих тетрадях, и это дало возможность уточнить текст отдельных писем, посланных ею Пастернаку летом 1926 года.

Таким образом ко времени снятия цветаевского запрета на обнародование ее писем к Рильке в нашем распоряжении оказалось почти все то, что Марина Ивановна имела в виду не предать забвению, не утаить, а сохранить до назначенного ею срока.

Ученица: Письма Цветаевой — явление особого рода; к ним не приложимо традиционное наименование эпистолярной прозы. Общение с людьми, близкими ей по духу, приводило Цветаеву в творческое, почти экстатическое состояние. Она с головой бросалась в новую дружбу, целиком отдавалась ей, вкладывая в свои письма всю свойственную ей страстность, порывистость, неистовость. В своей переписке с Рильке, Пастернаком, Штейгером и другими людьми Цветаева была прежде всего художником и — творила. Она предельно, подчас разрушительно, поэтизировала свои отношения с людьми, которых, как правило, до этого не видела или видела лишь несколько раз. Каждому письму Цветаева придавала художественный облик, делала его произведением, где изливала «душу». Таковы все ее письма к Рильке — особый и нетрадиционный жанр, который можно назвать эпистолярной лирикой.

Учитель: «Умирая, не скажу: была.

И не жаль, ы не ищу виновных.

Есть на свете поважней дела

Страстных бурь и подвигов любовных.

 Марина, вы всё ещё продолжаете свою дискуссию с Борисом о понимании искушения. Не так ли?

Песня «По улице моей который год»

Учитель: Итак, друзья, переписка марины с Борисом зашла в тупик.

- Борис, помните, вы написали: не старайся понять.

Я не могу писать тебе и ты мне не пиши»

И что меня удивляет, вы всё-таки просите Марину сообщать вам её адрес, где бы она ни была.

Чтец:

Марина Цветаева

Расщелина

Чем окончился этот случай,

Не узнать ни любви, ни дружбе.

С каждым днем отвечаешь глуше,

С каждым днем пропадаешь глубже.

Так, ничем уже не волнуем,

— Только дерево ветви зыблет —

Как в расщелину ледяную —

В грудь, что так о тебя расшиблась!

Из сокровищницы подобий

Вот тебе — наугад — гаданье:

Ты во мне как в хрустальном гробе

Спишь, — во мне как в глубокой ране

Спишь, — тесна ледяная прорезь!

Льды к своим мертвецам ревнивы:

Перстень — панцирь — печать — и пояс…

Без возврата и без отзыва….

17 июня 1923

Ученик: Тяжесть одинокого пребывания в Мюзо заставляет больного Рильке поехать на курорт в Рагац. Там его ждали давние близкие друзья, которым он был многим обязан, Мария и Александр Турн унд Таксис. Лечение не улучшило его состояния, но он успешно скрывал от всех степень своего недомогания. Из Рагаца, где он пробыл до начала сентября, написаны его последние письма Цветаевой.

Учитель: РИЛЬКЕ — ЦВЕТАЕВОЙ   Врем. адрес: отель Гоф-Рагац,  Рагац (Швейцария),

28 июля 1926

РИЛЬКЕ: Ты удивительная, Марина,  и в первом твоем письме, и в каждом последующем, меня удивляет твое безошибочное умение искать и находить, неистощимость твоих путей к тому, что ты хочешь сказать, и твоя неизменная правота. Ты всегда права, Марина, (не редкий ли случай для женщины?) — права в самом обычном, самом безмятежном смысле. Это правообладание бесцельно и, должно быть, безначально. Но ты права своей чистой непритязательностью и полнотой целого, откуда ты черпаешь, и в этом — твое беспрерывное право на бесконечность. Каждый раз, когда я пишу тебе, я хочу писать как ты, высказать себя по-твоему, при помощи твоих невозмутимых и все же таких волнующих средств. Как отражение звезды твоя речь, Марина, когда оно появляется на поверхности воды и, искаженное, встревоженное водою, жизнью воды, струями ее ночи, ускользает и возникает снова, но уже на большей глубине, как бы сроднившись с этим зеркальным миром, и так после каждого исчезновения: все глубже в волнах! (Ты — большая звезда!)…Но тебя, Марина, я нашел в моем небе не свободным взглядом: Борис навел мне на тебя телескоп...; в глазах, устремленных ввысь, сначала неслись пространства, а затем, внезапно, в поле зрения возникла ты, чистая и сильная, в фокусе лучей твоего первого письма.»

Учитель: ЦВЕТАЕВА — РИЛЬКЕ Сен Жиль-сюр-Ви,

2 августа 1926

ЦВЕТАЕВА:   Райнер, твое письмо я получила в день своих именин — 17/30 июля, у меня ведь тоже есть святая, хотя я ощущаю себя первенцем своего имени, как тебя — первенцем твоего. Святой, которого звали Райнер, звался, верно, иначе. Ты — Райнер.

Итак, в день моих именин я получила лучший подарок — твое письмо. Как всегда, совсем неожиданно. Я никогда к тебе не привыкну (как к себе самой!), и к этому изумлению тоже, и к собственным мыслям о тебе. Ты — то, что приснится мне этой ночью, чему я этой ночью буду сниться. (Видеть сон или во сне быть увиденной?) Незнакомкою в чужом сне. Я никогда не жду, я всегда узнаю тебя…

… Любовь ненавидит поэта. Она не желает, чтоб ее возвеличивали (дескать, сама величава!), она считает себя абсолютом, единственным абсолютом. Нам она не доверяет. В глубине своей она знает, что не величава (потому-то так властна! она знает, что величие — это душа, а где начинается душа, кончается плоть. Чистейшая ревность, Райнер. Та же, что у души к плоти. И я всегда ревновала к плоти: как воспета! История Паоло и Франчески — маленький эпизод. Бедный Данте! — Кто еще помнит о Данте и Беатриче? Я ревную к человеческой комедии [381]. Душу никогда не будут любить так, как плоть, в лучшем случае — будут восхвалять. Тысячами душ всегда любима плоть. Кто хоть раз обрек себя на вечную муку во имя одной души? Да если б кто и захотел — невозможно: идти на вечную муку из любви к душе — уже значит быть ангелом

Учитель: РИЛЬКЕ — ЦВЕТАЕВОЙ, Отель Гоф-Рагац, Рагац (кантон Сен Галь), Швейцария,

19 августа 1926

РИЛЬКЕ: …Итак, забудь, милая, начисто, кто что спрашивал и отвечал, возьми это (чем бы оно ни обернулось) под защиту и власть той радости, которую ты несешь, в которой я нуждаюсь и которую я, наверно, тоже несу, когда ты первая делаешь шаг навстречу (он уже сделан).

Молчание Бориса беспокоит и огорчает меня; значит, все-таки мое появление преградило путь его бурному стремлению к тебе? И хотя я вполне понимаю, что ты имеешь в виду, говоря о двух «заграницах» (исключающих друг друга), я все же считаю, что ты строга и почти жестока к нему  (и строга ко мне, желая, чтобы никогда и нигде у меня не было иной России, кроме тебя!) Протестую против любой исключенности (она коренится в любви, но деревенеет вырастая...): принимаешь ли меня и таким, еще и таким?

Ученица: Цветаева не могла понять, что Рильке смертельно болен; впрочем, серьёзность его положения оставалось тайной даже самых близких.

Ученица: Рильке не ответил Цветаевой, и, переживая его молчание как потерю, она шлет ему в Мюзо открытку с видом пригорода Парижа Бельвю, куда она в середине сентября переехала из Вандеи.

 ЦВЕТАЕВА — РИЛЬКЕ Бельвю (Сена и Уаза) под Парижем, Бульвар Вер 31,

7 ноября 1926

Дорогой Райнер! Здесь я живу. Ты меня еще любишь? Марина.

Учитель: В конверт с этим письмом Пастернаку Цветаева вложила написанное ею по-немецки «посмертное письмо» к Рильке. Поскольку оригинальный текст утрачен, мы представляем сохранившийся русский перевод, отредактированный и уточнённый по записям в черновой тетради Цветаевой.

Цветаева: «Год кончается твоей смертью? Конец? Начало! Ты самому себе — самый новый год. (Любимый, я знаю, Ты меня читаешь раньше, чем я пишу) — Райнер, вот я плачу, Ты льешься у меня из глаз!

Милый, раз ты умер, — значит, нет никакой смерти (или никакой жизни!). Что еще? Маленький городок в Савойе — когда? где? Райнер, а как же гнездо для сна? Ты, ведь, теперь знаешь по-русски и знаешь, что Nest — гнездо и многое другое.

Не хочу перечитывать твоих писем, а то я захочу к тебе — захочу туда, — а я не смею хотеть, — ты ведь знаешь, что связано с этим «хотеть».

Райнер, я неизменно чувствую тебя за правым плечом.

Думал ли ты когда-нибудь обо мне? — Да! да! да! —

Завтра Новый год, Райнер — 1927. 7 — Твое любимое число]. Значит, ты родился в 1876 году? (г — 51 год? Какая я несчастная. Но не сметь грустить! Сегодня в полночь я чокнусь с Тобой. (Ты ведь знаешь мой удар: совсем тихий!)

Любимый, сделай так, чтобы я часто видела Тебя во сне — нет, неверно: живи в моем сне. Теперь ты в праве желать и делать.В здешнюю встречу мы с тобой никогда не верили — как и в здешнюю жизнь, не так ли? Ты меня опередил — (и вышло лучше!), и, чтобы меня хорошо принять, заказал — не комнату, не дом — целый пейзаж. Я целую тебя в губы? В виски? В лоб? Милый, конечно, в губы, по-настоящему, как живого.

Любимый, люби меня сильнее и иначе, чем все. Не сердись на меня — тебе надо привыкнуть ко мне, к такой. Что еще?

Нет, ты еще не высоко и не далеко, ты совсем рядом, твой лоб на моем плече. Ты никогда не будешь далеко: никогда недосягаемо высоко.

Ты — мой милый взрослый мальчик.

Райнер, пиши мне! (Довольно-таки глупая просьба?)

С Новым годом и прекрасным небесным пейзажем! 

Марина

Бельвю, 31 декабря 1926. 10 час. вечера.

Райнер, Ты еще на земле, не прошло еще суток».

Песня «Зимняя ночь»

Ученица: Первым и непосредственным откликом Цветаевой на смерть Рильке было стихотворение «Новогоднее», о котором она писала Пастернаку, называя его «Письмом». Пастернак получил его только через год, когда вместе с поэмой «С моря» его привезла из Парижа А. И. Цветаева. Это — своеобразный реквием, «плач» по Рильке. При чтении этих стихов невольно возвращаешься памятью к реальным событиям, отраженным в последних письмах Рильке и Цветаевой. Однако степень творческого перевоплощения реальности — поразительная. Недаром Цветаева писала о себе: «Я не люблю жизни как таковой, для меня она начинает значить, т. е. обретать смысл и вес — только преображенная, т. е. в искусстве».

Ученица читает:

НОВОГОДНЕЕ

С Новым годом — светом — краем — кровом!

Первое письмо тебе на новом

— Недоразумение, что злачном —

(Злачном-жвачном) месте зычном, месте звучном,

Как Эолова пустая башня.

Первое письмо тебе с вчерашней,

На которой без тебя изноюсь,

Родины, теперь уже с одной из

Звезд... Закон отхода и отбоя,

По которому любимая любою

И небывшею из небывалой…

…С наступающим! (Рождался завтра!) —

Рассказать, что сделала узнав про...?

Тсс... Оговорилась. По привычке.

Жизнь и смерть давно беру в кавычки…

...С незастроеннейшей из окраин —

С новым местом, Райнер, светом, Райнер!

С доказуемости мысом крайним —

С новым оком, Райнер, слухом, Райнер!

Все тебе помехой

Было: страсть и друг.

С новым звуком. Эхо!

С новым эхом. Звук!

…Свидимся — не знаю, но — споемся.

С мне-самой неведомой землею —

С целым морем, Райнер, с целой мною!

Не разъехаться — черкни заране.

С новым звуконачертаньем, Райнер!

В небе лестница, по ней с Дарами...

С новым рукоположеньем, Райнер!

— Чтоб не залили, держу ладонью. —

Поверх Роны и поверх Rarogn'a ,

Поверх явной и сплошной разлуки

Райнеру — Мария — Рильке — в руки.

Bellevue,

7-го февраля 1927 г.

Ученица: В середине декабря 1931 года, выступая на дискуссии, организованной Всероссийским союзом писателей, Пастернак сказал, что «кое-что не уничтожено революцией» и что «время существует для человека, а не человек для времени». Прочитав эти слова Пастернака в отчете, напечатанном в «Литературной газете», Цветаева завершила свою программную статью «Поэт и время», над которой она в то время работала, следующим абзацем:

«Борис Пастернак — там, я — здесь, через все пространства и запреты, внешние и внутренние (Борис Пастернак — с Революцией, я — ни с кем), Пастернак и я, не сговариваясь, думаем над одним и говорим одно.

Это и есть: современность». И все же эпистолярный роман Цветаевой и Пастернака мало-помалу уходил в прошлое.

Ученик: В июне 1935 года в Париже на Международном конгрессе писателей происходит долгожданная встреча Цветаевой и Пастернака. Однако это событие, как и общение поэтов в Москве в 1939—1941 годах, принадлежат уже другой исторической эпохе, в которой высокая лирика агонизировала и иссякала в обстановке массового террора и приближающейся новой войны.

Ученица: В 1943 году, оплакивая смерть Цветаевой, Пастернак писал:

Лицом повернутая к Богу,

Ты тянешься к нему с земли,

Как в дни, когда тебе итога

Еще на ней не подвели.

На этой бесповоротно трагической оценке прошлого позволим себе окончить изложение переписки трех великих европейских поэтов. В ходе подготовки их писем к печати — сквозь детали биографий и личных отношений — все яснее выступала основная тема предельных возможностей лирического самовыражения и судьбы лирической поэзии как таковой.

Песня «Эхо любви» (исполняет Анна Герман)

(На её фоне презентация фотографий Марины Цветаевой, Бориса Пастернака, Райнера Марии Рильке)

Учитель: Светлые чувства на Светлом суде… Разве это не образец высокого разговора о любви?!

Мы познакомились только с мыслями-проявлениями эпистолярного романа. А в письмах поэтов ещё столько удивительного! Обратитесь к ним, почитайте их так, словно они написаны вам. И пусть посветлеют ваши души…

(Учитель читает своё стихотворение)

Оденем чувства в белые одежды

И предадим их выси, небесам,

Где голубем парит сейчас, как прежде,

Душа, взывая через годы к нам.

Да, тело тленно, но стучат в участье

Сердца всех любящих, времён сбивая такт.

Вы слышите? Шекспир, Петрарка, Данте,

Цветаева и Рильке, Пастернак?

Слова их вечны, ибо чувства вечны.

И путь их светел – звёздный тихий свет…

А мы сквозь жизнь, как слёзы, быстротечны…

А силы чувств ведь хватит на весь век…

 

СПАСИБО ЗА УЧАСТИЕ В НАШЕМ ШОУ!